Эта статья будет уже 3 в цикле исторических заметок об интересных исторических случаях. Предыдущие вы можете прочитать здесь и здесь. Теперь все интересные заметки о ревматологии в историческом аспекте будут в рубрике «Исторические заметки».
А сегодня речь пойдет о Николае Алексеевиче Островском — советском писателе и классике социалистического реализма. Ему принадлежат известные строки: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать ее«.
Существует устойчивый миф о том, что Николай Островский страдал рассеянным склерозом. Между тем, если проанализировать его историю болезни, становится ясно, что заболевание, с которым он мужественно боролся все последние годы жизни, с рассеянным склерозом ничего общего не имеет, кроме молодого возраста дебюта и неуклонно нарастающей инвалидизации. Такая путаница с диагнозом, как в прочем и с другими биографическими данными писателями связана с тем, что многие документы были утеряны случайно или сознательно. В то непростое время о человеке судили часто, исходя из его происхождения. Поэтому, например, вступая в комсомол или партию, многие желавшие быть принятыми, не упоминали о реальном прошлом своих родителей. Вот и у Николая Алексеевича Островского осталось несколько автобиографий, отличающихся друг от друга.
Николай Алексеевич Островский родился 29 (16) сентября 1904 года в селе Вилия, Волынской губернии, на западной границе Российской империи. Николай был младшим ребенком в семье, кроме него было две сестры Надежда и Екатерина, а также брат Дмитрий. В детстве Николай Островский гордился своими дедом и отцом, потомственными военными. Отрочество и юность Н. Островского пришлись на годы крупных мировых потрясений, свидетелем и участником которых он стал: Первая мировая война, Октябрьская революция, Гражданская война. 20 июля 1919 года Островский вступил в комсомол, а 9 августа ушел на фронт добровольцем. Уже в октябре 1920 года Островского демобилизовали из армии по состоянию здоровья. В это же время у него появился первый признак начинавшейся болезни – боль в правом коленном суставе. Через некоторое время заболел и левый… «Полтора года держались эти боли, затем исчезли» – записано в истории болезни Н. Островского, заведенной в клинике факультетской терапии I-го МГУ.
Осенью 1921 года Николай Островский приехал в Киев, где поступил в Киевский электромеханический техникум. Днем он учился, а вечерами работал. То были страшные послевоенные годы, когда в стране царила разруха во всех сферах жизни. Холод и голод стали главными испытаниями для всей страны. Вот как этот период отражен в истории болезни Островского: «В 1922 году работал в холодном помещении, спал на холодном полу. Однажды утром не смог подняться из-за резких болей в коленных суставах. Тогда же появилась небольшая припухлость. Вскоре заболел сыпным тифом, затем возвратным (7 приступов) и брюшным. В постели провел 11 месяцев. Вслед за тифами появилась боль в коленных суставах и небольшая припухлость. Постепенно припухлость увеличилась». Ординатор клиники перепутал даты — ухудшение началось в 1921 году, в то время учащихся техникума посылали на заготовку дров и строительство железнодорожной ветки до ст. Боярка, которая должна была обеспечить замерзающий Киев дровами. Зимой жили в холодном, неотапливаемом помещении: постоянное воздействие влажного холода и сон на цементном полу барака с выбитыми стеклами сделали свое дело. В тот раз с болезнью удалось справиться, и Николай возобновил учебу и работу в Киеве. Но на втором курсе техникума в марте 1922 года возникло второе обострение после того, как во время разлива Днепра Островский работал по колено в ледяной воде, спасая дрова. Двухнедельное лечение в железнодорожной больнице Киева было совершенно неэффективным, и он поехал домой, в Шепетовку, и лечился там растираниями и припарками.
С этого момента больницы, клиники, санатории и другие медицинские учреждения стали занимать большую часть времени в его жизни. Боль и отек коленных суставов упорно сохранялись, и уже во второй половине 1922 года врачебная комиссия признала восемнадцатилетнего Николая Островского инвалидом второй группы, а в августе его направили на санаторное лечение в Бердянск. Полтора месяца он лечился там, пока не наступила кратковременная ремиссия. Он снова вернулся в строй и стал секретарем районного комитета РКСМ Берездовского уезда, а 27 октября 1923 года его приняли кандидатом в члены РКП (б). Однако в марте следующего года у него произошло новое обострение «хронической водянки коленных суставов», как следует из медицинских документов. Несмотря на то, что Н. Островский уже с трудом ходил с палочкой (одна нога у него не сгибалась), он принялся за работу. В 1923 году приехал к сестре Екатерине, в Берездов — город на Волыни, а уже через год стал секретарем комсомольской организации Изяславского района. Главное, на что он направил свои силы — это создание комсомольских ячеек в самых отсталых приграничных селах, деревнях, где до этого не было ни одного комсомольца.
Тем временем здоровье его резко ухудшилось и работу пришлось прервать. Николая Островского направили в Харьков, тогда столицу Украины, в Медико-механический институт. В институте с некоторыми перерывами он провёл около двух лет, но улучшения не наступило. «Проклятый институт, — напишет он через некоторое время — …так он мне опостылел. Угробил я два года своей жизни ни за грош«.
В августе 1924 года он поехал на консультацию в Житомир. К боли и отечности тем временем прибавилась тугоподвижность суставов, сначала только утренняя. После долгих ходатайств (дело дошло до ЦК партии Украины) Наркомздрав УССР направил его в клинику Харьковского научно-исследовательского медико-механического института. В направлении Наркомздрава было указано, что Островский: «представляет чрезвычайный интерес…с точки зрения патологии болезни, а также и лечения этого заболевания…». К моменту поступления в клинику (сентябрь 1924 года) Островский передвигался с трудом, но еще без костылей. При поступлении непонятного больного осмотрел директор основанного в 1907 году института, профессор-ортопед Карл Федорович Вегнер (1864-1940). Лечащим врачом Островского был назначен Василий Дмитриевич Чаклин (1892-1975), будущий профессор, академик, директор института и лауреат, главный специалист СССР по сколиозу, а тогда начинающий ортопед. Осмотрели его также будущий профессор, академик, директор Харьковского института, известный советский ортопед Николай Петрович Новаченко (1898-1966), а тогда скромный ординатор института, и заведующая отделением Фаина Евсеевна Эльяшберг, в будущем – очень известный специалист.
«В харьковской клинике Островского вернули к жизни», — свидетельствует профессор Д. Еременко и дальше продолжает, мягко говоря, сообщать неправду: о поврежденном в Киеве позвоночнике Островского, о том, что при поступлении в Харьковский институт Островский уже начал слепнуть и т.д. На деле все происходило несколько иначе: восемь раз эти известные специалисты пунктировали суставы Островского и кроме лейкоцитоза ничего не обнаруживали. В направлении из Житомира был указан предварительный диагноз: «Хронический выпот в обоих коленных суставах. Туберкулез?», и харьковские врачи провели диагностический поиск по этому пути, совершив роковую ошибку: они накладывали гипсовые лонгеты, сменяемые каждые две недели, на коленные суставы больного.
«Вошел туда на своих ногах, а ушел – на костылях», — напишет Островский позднее. Пока К. Ф.Вегнер был в командировке в Германии, врачи поговаривали о возможной резекции коленных суставов, что приводило Островского в ужас. После возвращения директора вопрос об этом отпал, но мученика подвергли новой экзекуции — не отказавшись от мысли о туберкулезе, врачи начали лечить Островского по методу Р. Р. Вредена: вводили в суставы 10% раствор иодоформа в миндальном масле. Инъекции сопровождались жестокой болью и лихорадкой, экссудат накапливался в суставах еще быстрее. Неясного больного много раз осматривал вновь назначенный, вместо уехавшего в Москву К.Ф. Вегнера, директор института — Михаил Иванович Ситенко (1885-1940), крупный специалист, академик Украинской АН, но и он не внес никакой ясности в диагноз.
Мучительные и абсолютно бесполезные процедуры продолжались до апреля 1925 года, после чего курортно-отборочная комиссия Наркомздрава УССР направила Островского на лечение в Евпаторию, в санаторий «Коммунар». Там его осматривали местные светила: профессора С. Л. Трегубов (1872-1944) и А. К. Шенк (1873-1943). Но беда в том, что эти врачи были специалистами по костно-суставному туберкулезу и лечили, в основном, детей. Диагноз Островского и им был неясен. Два месяца его лечили грязевыми аппликациями и ваннами, после чего он вернулся в Харьков, а потом поехал в Славянск, где ему снова назначали грязевые процедуры, которые он переносил очень тяжело. В добавок ко всем его страданиям, санитары уронили его с носилок, и Островский вывихнул плечевой сустав. Из Славянска уже на костылях он вернулся в Харьков, где 15 октября 1925 года под хлороформным наркозом ему произвели синовиэктомию правого коленного сустава. Потом был гипс, ЛФК, вибрационный массаж, внутримышечное введение стерильного молока, а с апреля 1926 года — солярий. Через месяц-полтора после операции у Островского появились боли в голеностопных суставах и в грудном отделе позвоночника, тугоподвижность в правом плечевом суставе, потом заболел оперированный коленный сустав, пропал аппетит, появилась бессонница. Николай стал редко подниматься с постели. «Живу — с кровати не схожу», — с горечью пишет он.
В мае 1926 года Островский снова поехал в Евпаторию, в санаторий «Майнаки», но на процедуры его возили уже в кресле-каталке.
20 августа 1926 года Островский съездил на консультацию в Москву, где врачи голову над диагнозом не ломали и посоветовали ему … жить на юге! С диагнозом «туберкулезный спондилит» и рекомендацией носить корсет, он приехал в Новороссийск, к дальним родственникам, где познакомился со своей будущей женой — Раисой Порфирьевной. В Новороссийске он прожил два года (1926-1928), но передвигался теперь только на костылях. Боль появилась уже в тазобедренных суставах и в пояснице. А зимой 1927 года Островский уже не смог самостоятельно причесаться… Очередные консультации врачей и новые варианты лечения вновь не принесли успеха.
Весной 1927 года семья Островских повезла его на «дикий» курорт «Горячий ключ» в Краснодарском крае. Во время шестичасовой езды по ужасным дорогам Островский девять раз терял сознание от боли. «Не могу описать тебе всего кошмара, связанного с поездкой на курорт», — писал он жене. Несмотря на три месяца непрерывного водолечения (Островского опускали в источник на простынях), оперированное колено по-прежнему не сгибалось, и в остальных суставах движения совершались с жестокой болью. «Серные ванны жесточайшим образом обманули наши ожидания», — писала жена Островского.
Несмотря на лечение в санаториях и проживание на юге, здоровье Островского только ухудшалось, ходить ему становилось всё труднее. Постепенное «окостенение» суставов привело к первой трагедии — в 1927 году у Николая Островского отказали ноги, он уже не мог ходить, кроме этого болезнь сопровождали постоянные, изматывающие боли. Теперь всё время он проводил в постели, за чтением. Пока он ещё мог сидеть и видеть. Книги ему теперь приносили домой библиотекари. В те годы в быт начинало входить радио. Н. Островский приобрел радиоприемник, и, несмотря на его бесконечные поломки, он был счастлив: ведь это связывало его с миром.
В конце 1927 года Островский поступил в Коммунистический университет имени Я.М. Свердлова, и этой новостью радостно делится с друзьями: «Учусь заочно, лёжа«.
Казалось бы, довольно несчастья на одного человека. Но в конце 1927 года болезнь преподнесла Островскому еще один «сюрприз» — появилась боль в правом глазу. Боль, светобоязнь, слезотечение продолжались больше двух месяцев. «Получаю удар за ударом«, — пишет он друзьям. Едва примирившись с одним, как другой удар, «немилосерднее первого», обрушивается на него. Врачи запретили ему читать, чтобы не переутомлять глаза. Это ещё больше усугубило трагедию. Поначалу удалось остановить воспаление глаз, но, как потом оказалось, только на время. Ходить он тоже уже не мог, даже на костылях.
В июне 1928 года Островского повезли в санаторий №5 в Старой Мацесте, где понемногу он стал двигаться, боль и отечность суставов уменьшились, но вновь появилась резкая боль в глазах по ночам и светобоязнь. Островскому назначили капли и синие очки. После трехмесячного страдания зрение в левом глазу упало до 0,05 D, правым глазом он различал только свет. Читать он мог только с помощью лупы. 19 ноября 1928 года он написал: «С глазами происходит спайка зрачка и заволакивание пленкой. Операция имеет быть следующая: прорежется в роговой оболочке отверстие – это и будет дополнительный зрачок».
Однако и в этой ситуации он не унывал «Меня считают больным. Какая ересь! Я совершенно здоровый парень. А то, что я ни черта не вижу и двигаться не могу, — это недоразумение. Мне хотя бы одну ногу, хотя бы один глаз, и я был бы вместе с вами на всех участках борьбы за лучшую жизнь«. Эти слова он написал, уже будучи глубоким инвалидом.
В июле 1928 года Островский поехал лечиться в Сочи, в санаторий «Старая Мацеста». Очевидцы, описывающие этот период жизни Островского, свидетельствовали, что ни нарастающая неподвижность, ни слепота, ни многолетние физические страдания не смягчили ту исступленную «классовую ненависть», которая всю жизнь руководила поступками будущего писателя. После неудачного лечения в санатории, когда Островский решил поселиться в Сочи и получил комнату в коммунальной квартире, он устроил в доме настоящий красный террор в отдельно взятом доме. В письмах он так описывал свою «политическую организационную линию»: «Я с головой ушел в классовую борьбу здесь. Кругом нас здесь остатки белых и буржуазии. Наше домоуправление было в руках врага — сына попа…». Живя в сочинском полуподвале, он постоянно мучился от адской боли в правой половине головы, в области шрама от ранения, и эти вполне объективные причины могли объяснить его яростное упорство в борьбе с теми, кого он искренне считал врагами. Вскоре Островские, благодаря хлопотам друзей, получили квартиру. Материально Островские жили трудно, Николай Алексеевич говорил, что «бывали дни, когда в доме не было корки черного хлеба».
Двадцать девятый год, год «великого перелома» был для Островского особенно «урожайным» на болезни. Сочинские врачи находили у него то митральный порок, то катар верхушек легких, то гастрит, никак не связывая это в одно целое. Они не скрывали от больного, что он кажется им безнадежным… После осмотра бывшим главным врачом санатория №5 в Старой Мацесте, Флоринским, Николай Островский снова попал в знакомую здравницу. Это была последняя его поездка, когда он смог что-либо видеть… В июле это же года он мог различать только силуэты. «Глаза его открыты, но воспалены», — пишет современник. Примечательно, что врачи в это время говорили о каком-то «токсическом полиартрите, влияющем на глаза». Хлопоты знакомых помогли — Островского повезли в Москву, где 6 октября 1929 года его осмотрел заведующий кафедрой глазных болезней II МГУ, консультант Кремля, лечащий врач Ленина, основатель Института им. Гельмгольца и кафедры глазных болезней, заслуженный деятель науки и академик в будущем, профессор Михаил Иосифович Авербах (1872-1944). Авторитетный офтальмолог поставил Островскому диагноз пластического иридоциклита в активной фазе. «Операцию делать нельзя, идет активное воспаление, но мы восстановим Вам зрение, правый глаз будет видеть хуже, а левый настолько, что можно будет читать и писать», — сказал он Островскому. Можно только представить, как воспрянул духом Островский! Однако воспалительный процесс так и не удалось купировать, операцию пришлось отложить. М.И. Авербах назначил больному капли атропина с кокаином и направил его в клинику факультетской терапии I МГУ на Большой Пироговской, которой руководил видный советский терапевт, профессор Максим Петрович Кончаловский (1875-1942). В то время он был Председателем Ревматологического комитета СССР и считался самым большим авторитетом в ревматологии. Кончаловский пришел к выводу, что Н.А.Островский страдает «хроническим ревматическим полиартритом и спондилоартритом». Лечили больного аспирином с бромом, пирамидоном, фенацетином, согревающими компрессами. В клинике Островский простудился, заболел гриппом, осложнившимся двухсторонним плевритом. Его пытались перевести в Кремлевскую больницу, где «врачи знают все новейшие методы лечения«, но он был слишком мелкой сошкой, по советским меркам, и не имел права лечиться там. Кончаловский предложил истерзанному Островскому сделать «операцию Оппеля». Известный профессор Военно-медицинской Академии Владимир Андреевич Оппель (1872-1932) предложил метод лечения анкилозирующего спондилоартрита. В лаборатории при его кафедре доктор В.А. Белгородский обнаружил, что в крови больных при этой болезни повышен уровень кальция. Увлекающийся Оппель решил, что односторонняя паратиреоидэктомия (то есть удаление паращитовидных желез) нормализует уровень кальция у этих больных и улучшит их состояние. 26 мая 1926 года Оппель выполнил в своей клинике первую подобную операцию. Любопытно, что никакими сведениями о нормальной и патологической физиологии Оппель не располагал, но был верен принципу: «Научная мысль не может работать без фантазии«! Поскольку хирурги вместо паращитовидной железы нередко удаляли фрагменты жира, Оппель предложил производить внекапсульное удаление щитовидной железы вместе с клетчаткой. При этом гарантированно удалялись обе паращитовидные железы соответствующей стороны. Примечательно, что перед операцией кальций крови у Островского был в пределах нормы! Тем не менее, не обращая внимание на результаты анализов, 22 марта 1930 года Николай Нилович Бурденко (1876-1946), заведующий кафедрой факультетской хирургии I МГУ под местной анестезией в течение двух часов произвел операцию Николаю Островскому. Операцию больной перенес очень тяжело, к тому же известно, что в ране забыли тампон… Ни объективного, ни субъективного улучшения операция не дала, кальций крови даже увеличился. Островский назвал шесть месяцев, проведенные в клинике, «кошмарными»…Он вспоминает один из эпизодов своего пребывания в «лучшей клинике страны» – Островского несут в ванну и сердобольная старушка ласково говорит ему: «И чего тебе, бедняге, тут делать? Умирал бы себе дома». 12 апреля 1930 года его выписали, и он поселился в Москве по очень символичному адресу: Мертвый переулок, дом 12…
Условия жизни в большой многонаселенной коммунальной квартире были тяжелыми. Чтобы больного не беспокоили соседи, жена запирала его на ключ, уходя на работу. И Островский, неподвижный, слепой, беспомощный, по 12-16 часов оставался в полном одиночестве.
В начале мая 1930 года Н. Островский, в сопровождении друзей, уехал в Сочи, к матери, где вновь прошёл курс лечения в санатории «Старая Мацеста». Здесь он встретился со своей давней знакомой А.А. Жигиревой и рассказал ей о своих планах написать книгу. Ее главный герой Корчагин наделен фанатичной преданностью коммунистической партии и неизменной ненавистью ко всему, что не соответствует идеологии большевиков. Вернувшись в Москву, он приступил к реализации своего замысла. Его руки ещё сохраняли небольшую подвижность, но он уже ничего не видел.
Чтобы писать, он сам придумал приспособление, получившее название «транспарант»: в верхней крышке картонной канцелярской папки были сделаны параллельные прорези, которые направляли его руку, не давая строчкам набегать одна на другую. Островский очень гордился, что он «сам записывает книгу». Утром родные собирали исписанные за ночь и разбросанные по полу листы. Правда, написанное приходилось буквально расшифровывать: буквы «набегали» одна на другую и разобрать текст было трудно. Его переписывали и посылали харьковским друзьям, чтобы отпечатать на машинке. Если родным не удавалось разобрать написаное, им на помощь приходил сам автор: он помнил текст наизусть. Процесс был трудным и долгим. «Я взялся за непомерно тяжелый труд. Всё против меня, но за меня моя ослиная упрямость«, — признается он другу. Вскоре Н. Островский начал диктовать текст родным, тем, кто был свободен.
В октябре 1931 года все девять глав были закончены и отпечатаны. После нескольких дней «генеральной чистки» рукописи — Островскому читали текст вслух — было отпечатано три экземпляра текста, на первой странице которого написали: «Как закалялась сталь».
В конце 1932 года Островский получил авторские экземпляры романа «Как закалялась сталь». Этот день стал для него настоящим праздником. Он тут же составил список родных и друзей, которым хотел подарить книгу. Первой в этом списке была его мать — Ольга Осиповна, которую он в дарственной надписи назвал своим «верным часовым».
В Сочи Николай Алексеевич начал работу над второй частью романа «Как закалялась сталь». Помимо работы над книгой ему требовалось отвечать на письма, теперь не только родным и друзьям, а и читателям. Письма читателей, высокая оценка ими романа и, наконец, тот факт, что на него обратил внимание сам Сталин, окрылило писателя. Он приступил к работе над новым романом – «Рожденные бурей».
К Островскому пришло официальное признание, слава и достаток. Ему, наконец, предоставили квартиру в Москве, дали машину, в Сочи началось строительство дома для него. Теперь он не только содержал семью, но щедро посылал деньги и подарки друзьям, которые в свое время спасали его от полуголодного существования. 1 октября 1935 года Николай Алексеевич Островский был награжден высшей наградой страны — орденом Ленина.
Все почести пришли к Островскому, когда ему оставалось жить чуть больше года. В начале декабря 1935 года Островский в сопровождении сестры Екатерины Алексеевны, врача М. К. Павловского и друга Л. Н. Берсенева уехал в специальном вагоне в Москву.
Новая квартира Островского оказалась в самом центре Москвы, на улице Горького, 40 (ныне Тверская, 14, где сейчас находится музей писателя). В его двухкомнатной квартире были созданы все условия для работы. Николай Алексеевич попросил родных рассказать ему подробно о расположении комнат и их меблировке. Особенно интересовал его рабочий кабинет. Здесь было все необходимое: кровать, письменный стол для работы секретарей, радиоприемник, книжный шкаф, диван, два кресла для гостей, телефон. Чуть позже было куплено пианино. В комнате было две электропечи, которые поддерживали специальную температуру в 25°- 26° С, необходимую больному. Чтобы яркий свет не действовал раздражающе на незрячие, но не перестававшие болеть глаза Николая Алексеевича, абажур закрывали красной тканью. По этой же причине окно комнаты было зашторено тяжелыми, темными занавесками: они не пропускали яркий свет и заглушали звуки с улицы.
О необычной судьбе Н.А. Островского узнали не только в нашей стране, но и за рубежом, проявляя большой интерес к его личности. Английские журналисты сначала не поверили в реальное существование такого автора. Они заявили, что книгу писала бригада опытных писателей в пропагандистских целях. Мысль эта была развеяна, когда они побывали дома у писателя. «Бедный Островский обладал чем-то большим, чем просто умением. Он был в известном смысле гением«, — заявили они. Мировая известность Н.А. Островского росла. Еще при его жизни роман «Как закалялась сталь» издали в Японии, Чехословакии, печатали в еженедельной газете в Нью-Йорке, готовили к изданию во Франции, Англии, США, Голландии.
Но слава, признание, материальная обеспеченность, не принесли здоровья писателю, легче ему не становилось, болезнь неуклонно прогрессировала: с 1929 году — анкилоз позвоночника, потом — боль и тугоподвижность в височно-нижнечелюстных суставах. Спина «как доска», грубая деформация и анкилоз суставов, фиброз верхушек легких, митральная недостаточность, полная слепота… Были и механическая желтуха, и почечная колика, впервые возникшая в декабре 1935 года при возвращении в Москву и многократно повторявшаяся потом. Это обозначило терминальную фазу болезни. В апреле 1936 года у него усилилась боль в правом, давно не видящем глазу. После осмотра М.И.Авербах стал настойчиво предлагать энуклеацию (удаление) глаза…
Лето 1936 года Островский провел в Сочи. Он жил теперь в новом доме, построенном для него правительством. На лето 1936 года приходится завершение первого тома романа «Рожденные бурей». По просьбе Островского новую книгу обсуждали на выездном заседании президиума Союза советских писателей в Москве. Заседание проходило 15 ноября 1936 года на его московской квартире.
По возвращении из Сочи почечные колики следовали одна за другой… Морфий, кислород, сода, сердечные средства — у писателя развилась почечная недостаточность. 22 декабря 1936 года, в 19 часов 50 минут сердце Николая Алексеевича Островского остановилось. Он был похоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище.
Посмертный эпикриз (выдержка из статьи Н. Ларинского, 2001-2011 гг): Не боясь ошибиться, предположу, что Н. А. Островский страдал ризомелической формой анкилозирующего спондилоартрита, описанной Пьером Мари (1853-1940), который писал: «…позвоночник выглядит прямым, как палка, отмечается анкилоз плечевых и тазобедренных, т.н. корневых, суставов»». Болезнь Островского имела существенные отличия – началась с коленных суставов, причем их поражение протекало по типу хронического гидроартроза, как говорили тогда (с выпотом слабовопалительного характера). Потом он сменился капсулосиновиальной оссификацией. Немудрено, что харьковские врачи, никогда подобного не видевшие, терялись в догадках. Тогда считали, да и оно так и есть, что всякий острый инфекционный процесс, где бы он ни протекал, может отразиться на суставах, а Островский перенес три тифа и дизентерию! Вторая, вытекающая из первой, ошибка врачей – лечение. В. А. Оппель писал, что с ортопедического лечения ни в коем случае нельзя начинать у таких больных. «Из рук ортопеда такой больной выходит совершенно анкилозированным», — писал он. Так оно и вышло: гипсовые повязки, лежачее положение, бессмысленная операция, снова гипс, пытка йодоформом — все было некстати. Спустя десять лет Островский превратился, говоря словами В. А. Оппеля, в «такого застывшего человека, у которого застыли крупные суставы, такого больного вы можете держать на ладони, если вы выдержите его тяжесть, он будет лежать у вас на ладони, весь застывший, как изваяние… конечности будут находиться в разных положениях, в зависимости от того, в каком положении они были залиты лавой болезни…». Симптоматичным было и поражение органа зрения у Островского в виде рецидивирующего иридоциклита, поразившего сначала правый глаз, а затем и левый, и неоднократно обострявшегося. Поздние боли в глазах были вызваны вторичной глаукомой. Поражение сердца, верхушечный фиброз легких, почечнокаменная болезнь, а у таких больных развивается и амилоидоз с исходом в почечную недостаточность, частые пневмонии при сниженном объеме экскурсий грудной клетки вполне укладываются в клинику страдания. Можно считать большевистской пропагандой биографию Островского, но сейчас, при наличии иммунодепрессантов, кортикостероидов и НПВС как поведет себя подобный больной: запьет, повесится, уйдет в монастырь, будет всем плакаться? Островский не сделал ничего из этого, он страдальчески, но мужественно жил, тем более в нашей, вечно юной, но прекрасной стране, которая никогда не была раем для людей с физическими дефектами. Это уже само по себе заслуживает величайшего уважения.
По материалам http://tgma-neuro-fpk.ru/?page_id=1809
Добавить комментарий